Сайт Юрия Борисовича Шмуклера
О себе Эмбриофизиология ЦСКА Из дальних странствий воротясь Семейные обстоятельства Бреды и анекдоты О времени Старый сайт
Публикация материалов сайта без ссылки на источник запрещена

Здесь будут появляться футбольные тексты. Прежние футбольные публикации можно найти здесь.

 

Блог

 Facebook

 

История болезни коня-ученого 2.1

Конь

ЧАСТЬ 20

Ошибка, ставшая победой

Гол Дзагоева

ССЫЛКИ в ЭТОЙ КОЛОНКЕ ИСПРАВЛЕНЫ и РАБОТАЮТ!

Предыдущие публикации по теме

02.01.2024 Текст книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Часть 6. Лужники Серые мундиры

30.12.2023 Текст книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Часть 5. И уверенность в победе…«Враги» и «друзья»Открыт закрытый «порт пяти морей»

26.12.2023 Текст книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Часть 4. А я и сам болельщик и Год великого перелома

24.12.2023 Текст книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Часть 3. Первые шаги в самостоятельность и Наш Динамо-стадион

22.12.2023 Текст книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Часть 2. Гибель богов

21.12.2023 Текст книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Часть 1. Самое начало и По краешку...

16.12.2023 Любимчик. Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0

06.12.2023 Джигит. Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0 Великолепная пятерка

01.12.2023 Человек со стороны. Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0 Великолепная пятерка

28.11.2023 Настоящий полковник. Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0 Великолепная пятерка

23.11.2023 Пионер. Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0 Великолепная пятерка.

22.11.2023 Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Фрагмент четвертый. Лучшие из лучших. Нападающие

17.11.2023 Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Фрагмент третий. Лучшие из лучших. Полузащитники

12.11.2023 Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0.

Фрагмент второй. Лучшие из лучших. Защитники

12.11.2023 Недотерпели

07.11.2023 Две триады и подарок судьбы

30.10.2023 Бутылка с джином, найденная в Песках

28.10.2023 Что было бы, если бы...

22.10.2023 День гурмана

21.10.2023 Из книги "История болезни коня-ученого" 2.0

Фрагмент первый. Лучшие из лучших. Вратари.

 

 

Победная эйфория 70-го вылилась в превращение Валентина Александровича Николаева в тренера сборной, а ЦСКА – в ее базовый клуб, куда на зимние сборы вызвали чуть ли не десяток армейцев. Все это добром не кончилось: употребление одного и того же набора игроков в чемпионате страны и в евротурнире сборной, как и полагается при попытке усидеть на двух стульях разом, существенных результатов не принесло, кроме геморроя, разумеется. И клуб провалился в итоге во второй десяток команд первенства Союза, и сборная под руководством Николаева особых успехов тоже не добилась… Как и в 52-м превращение ЦСКА в сборную СССР ничего хорошего никому не принесло.

Тем летом ушел из футбола Яшин, которому перевалило за сорок. На моей памяти тогда это был самый поздний уход в советском футболе, хотя, конечно, это не сравнить с долголетием сэра Стэнли Мэтьюза, сошедшего в 50, первым из футболистов удостоенного ФИФА прощального матча со сборной мира, а королевой - рыцарского титула. Вот и у нас впервые попробовали проводить спортсмена на международном уровне, как, собственно, и подобает таким личностям, как Лев Иванович. Пригласили множество действительно великих футболистов, которые с охотой приехали, выказывая уважение к спортивному мастерству и человеческим качествам нашего вратаря. При всех перипетиях международных отношений (советская оккупация Чехословакии произошла всего за три года до того) Бобби Чарльтон, Джачинто Факетти и Герд Мюллер приехали в Москву и отыграли без всяких шуточек, по крайней мере, так об этом в один голос вспоминают участники матча. Удивительно, но с нашей стороны на матч была выставлена не сборная СССР, а сборная «Динамо». Неужели чиновники сочли, что национальная сборная – слишком много чести для великого вратаря?

В первом тайме в воротах стоял сам виновник торжества и, по крайней мере, пару раз серьезно вступил в игру, отыграв последние в своей карьере 45 минут всухую. Наши же тем временем забили сборной мира два мяча, но после того, как Яшин покинул поле и его заменил Пильгуй, гости сквитали счет, приведя, таким образом, результат к идеально соответствующему режиссерскому замыслу: великий ушел непобежденным, а победила, как водится, дружба.
***
Тем летом 71-го года пришел мой черед отбывать одну из биофаковских повинностей – дежурить на вступительных экзаменах. Ничего приятного в этой процедуре не обнаружилось и «по другую сторону баррикад». У меня толпа, собиравшаяся каждый год у Первой Малой, всегда вызывала содрогание при воспоминании, чего это стоило мне самому, так что я приступил к этим обязанностям без малейшего энтузиазма. Нас поставили на вход – проверять документы и пропускать детей на экзамен по биологии. Все шло так же, как тогда, когда сдавал я сам, только вот родителей у входа клубилось во много раз больше, они-то, собственно, всю толкучку и нервозность и создавали. Мои собственные родители появились на Биофаке единственный раз – посмотреть на мою фамилию в списке зачисленных и на дом, в котором их сын будет учиться следующие пять лет…

Солнце потихоньку стало припекать, и температура у входа стала расти в прямом и переносном смысле. Начались какие-то истерические вопли родителей, что мы – эсэсовцы, держим детей на солнцепеке. Красной нитью проходила антипараллельная тема о том, что детям надо в сортир, хотя по собственному опыту могу утверждать, что на жаре пИсать хочется меньше всего. Тем не менее около полудня пришел кто-то из начальства и сказал, что родители настучали в «Московский Комсомолец», и оттуда грозятся прислать корреспондента, который опишет зверства биофаковской приемной комиссии.

Столами перегородили проходы в вестибюле под Первой Малой, и мы отступили на линию колонн. Насчет сортиров – это была брехня и глупость, за весь оставшийся экзаменационный день туда проводили двух девочек и одного мальчика… Но зато чадолюбивые родители сделали-таки своим деткам доброе дело – в вестибюле через полчаса стало нечем дышать, и уже абитуриенток, которым стало дурно, вытаскивали на улицу, на свежий воздух… Мы-то менялись, могли и покурить отойти, и перекусить, а дети там промаялись кто три часа, а кто – и больше…

По-моему, именно после того случая в экзаменационную пору на дверях Биофака стали появляться плакаты: «Дорогие абитуриенты! Пожалуйста, не приводите с собой родителей!»
***
В том же году приключилась история, которая добавила свои пять копеек моей исторической неприязни к киевскому Динамо. У нее и так хватало оснований – они уже перечислены в предыдущих главах. И вот эти супостаты, у которых после московских Вячеслава Соловьева (нашего!) и торпедовского Маслова к власти пришел будущий «великий и ужасный» Валера Лобановский, и подстроили нам еще одну крупную гадость. Валентин Николаев нашел в казанском «Рубине» хавбека редкой красы, мобильного, головастого, техничного – Виктора Колотова, взял его в сборную в зарубежное турне и вроде зазвал его к нам. А киевляне уперли его уже из Москвы – как наши клювом прощелкали, ума не приложу. А потом Лобан, считаю, засушил Витю, как многих засушивал.

Киев заполонил все и диктовал моду. Базируясь на исключительной для советских клубов экономической опоре, налаженном тренировочном процессе и машинизированной игре, Киев Лобановского к тому же выработал и турнирную стратегию – так называемую «выездную модель». В гостевых матчах Киев предельно насыщал оборону и всем своим видом показывал, что ничья их вполне устраивает. В большинстве случаев он ее и добивался. На своем поле, конечно, давили под рев трибун да при весьма благожелательном судействе. При тогдашней системе зачета (2 очка за победу) этого было вполне достаточно для 75% очков в турнире, гарантирующих чемпионство.

При том количестве игроков, которое насобирал Лобановский, их игра не могла ограничиваться «бетоном» в обороне – возможности Блохина, Бессонова или Колотова были намного шире. Система Лобановского себя оправдывала, побеждали они год за годом, только смотреть на это было тошно. Работала совершенно бездушная машина, наверное, и в этом можно найти какую-то эстетику, но мне это было не под силу.
***
Первый семестр пятого курса – это был совершеннейший дурдом. Мы уже начали работу над дипломами, но и лекционная нагрузка была весьма неслабой. Помнится, мы ухитрились сдвинуть на вторник пять пар лекций! Последней шла с пяти до семи вечера патофизиология, которую очень интересно и логично читал доцент Козинер, в понедельник с утра у нас был научный коммунизм, а в субботу - научный атеизм и дарвинизм. Легко понять, что все политдисциплины мы прогуливали и имели пять дней в неделю полностью свободных для экспериментов по диплому, которым себя и посвящали.

Моя задачка была довольно-таки нетривиальной – предлагалось по-быстрому найти стимуляторный рефлекс на лимфатических сердцах лягушки. Тормозный там получался легко – это была задача малого практикума по физиологии, а вот стимуляторный, как выяснилось из разговора с руководительницей, так никто и не обнаружил за последние 90 лет – с тех пор, как на лимфатических сердцах вообще были открыты какие-либо рефлексы.

А я вот, значит, должен. Единственное, что облегчало ситуацию, это то, что, просто исходя из здравого смысла, эти стимуляторные реакции должны были существовать и иногда возникали сами собой, но как их получать по собственному умыслу, а не в зависимости от положения звезд, было совершенно непонятно.

Чтобы зафиксировать сокращения лимфатических сердец, надо было сначала научиться делать серфин - специальную легкую прищепку из стальной проволочки, которой захватывалась мышца. Через тонкую ниточку она соединялась с писчиком из тростинки с острым кусочком фотопленки на конце, который и царапал по ленте кимографа. Кимограф же представлял собой барабан, соединенный с часовым механизмом и обмотанный гладкой закопченной бумагой. Это тоже было особое умение – ровно закоптить бумагу, а после опыта – зафиксировать ее в растворе канифоли на спирту, ничего при этом не смазав. Когда кимограф завершал круг, надо было опустить писчик пониже, чтобы трассы, не пересеклись и не загубили уже сделанное.

Стал я работать, ставил опыт за опытом и получал именно то, что на этом объекте наблюдалось последние 90 лет – тормозные рефлексы, а изредка – почему-то стимуляторные. Такая баланда тянулась почти до Нового Года, а там – последняя сессия, после которой до защиты диплома оставалось всего три месяца… Пахал я допоздна, уходил с факультета среди последних, настроение было странное – полная неизвестность и уже легкое подрагивание перед перспективой оказаться на дипломе с пустыми руками – с чего это я вдруг соображу то, чего никто до меня 90 лет не сообразил. А параллельно – совершенная эйфория и легкое обалдение от бурно развивающегося романа с моей будущей женой.


Кимограф каменного века. Рисунок Юры Романовского для стенгазеты кафедры физиологии «Стимулятор. 1973 г.

Уже под самый Новый Год, когда диплом шел вперемешку с зачетами и досрочными экзаменами, я как-то засел за эксперименты на целый день. Поздним вечером, полностью отупев от работы, я заканчивал очередной опыт и уже прикидывал, что пора отваливать. И вдруг у меня попер ярко выраженный стимуляторный эффект. Так же тупо, как делал последний опыт, стал я оглядывать экспериментальное поле, медленно ворочая офигевшими мозгами. Черт подери, я же забыл после последней стимуляции желудка включить проток физиологического раствора в препарат! И что могло от этого приключиться?

Ну-ка, ну-ка, перерезку мозга с незапамятных времен по традиции делали выше продолговатого мозга – низшего отдела головного, который соединяется со спинным. Так, и что из этого? Наверное, оттого, что надолго прекратился проток, мозгу стало плохо, а чему стало хуже всего? Наверное, продолговатому мозгу – он и так поврежден перерезкой, да и вообще высшие структуры всегда страдают быстрее и сильнее, чем более простые. А, дай-ка, я отхвачу продолговатый мозг, может, в нем и сидит система тормозных рефлексов, тогда стимуляторные и вылезут?

Подумано – сделано. Хотя было уже начало двенадцатого ночи, все же еще одну лягушку я взял и сделал перерезку на несколько миллиметров ниже обычного - на границе спинного мозга с продолговатым – и с первого же электрического раздражения желудка получил чистенький ясный стимуляторный ответ. Уползал с факультета домой в полубессознательном состоянии после полуночи под скрежет комендантши факультета, но с ощущением, что я додумался!

На следующий день шел на биофак, подрагивая от возбуждения – не привиделось ли мне все это от усталости, и получится ли этот фокус еще раз. Сразу сделал такую же перерезку, как ночью, и побежал к шефессе хвастаться. Получилось!

Мораль сей басни проста – в науке, как в спорте или любой другой экспериментальной деятельности, из ошибок можно извлекать пользу. Важно понять, в чем она, собственно, состоит, на что влияет и как сделать правильно. Ошибка может объяснить и то, почему, когда делаешь все «правильно», ничего не получается.

Между тем, подошла последняя сессия. Спецпредметы – патофизиология, физиология органов чувств и дарвинизм трудностей не представляли, по научному коммунизму я накатал реферат и получил экзамен-автомат. Ну, что там еще – атеизм? Да я, вообще, весь универ прогуливал все курсы политдисциплин, кроме лекций подполковника Чернеева, которые он посвящал международному положению. Все так и шло, как обычно, никто ни о чем не беспокоился – ну, что мы, зубры, пятикурсники, не сдадим какой-то там атеизм? Смешно! С дипломом забот хватает! Но тут нас ждала засада…

На последней лекции по атеизму, на которой, как и на всех предыдущих, никого не было, кроме группы особо усердных девочек, лектор со змеиной улыбочкой объявил, что к зачету будут допущены только студенты, которые представят полный рукописный конспект его лекций! Абзац! Девушки, которые весь универ не пропускали ни одной лекции и конспектировали весь этот бред, никогда в жизни не пользовались такой безграничной народной любовью. На курсе из 330 человек таких были считанные единицы, так что легко представить размеры очереди на списывание каждого уникального экземпляра. А тут еще первые сдавшие этот гадский атеизм принесли горестную весть, что препод «гасит» принесенные ему конспекты каким-то совершенно изуверским способом, который исключает их повторное использование.

Экземплярчик девушки Вали достался мне в аккурат вечером перед зачетом. На изготовление своего оставалась ночь, а сдуть надо было довольно толстую тетрадку за 19 копеек (около 40 листов). Делать нечего – сел у себя в темной комнатке и пошел строчить. Пил кофе, принимал тройчатку (она с кофеином), всячески себя щипал и взбадривал, но периодически утыкался осоловевшей физиономией в собственное писарчуковское творчество. Смысл сдуваемого, если и проникал в мозг, то только путем гипнопедии. С надеждой или отчаянием проверял, сколько еще осталось страниц, и по тексту сверял иногда – о, господи, еще только Второй Вселенский Собор! Во, уже «авиньонское пленение», так, продвигаемся! И вот папы вырвались на волю и вернулись… В глазах двоилось, мозги ворочались, скрежеща зацепляющимися друг за друга извилинами, но что-то царапнуло… Ну-ка, ну-ка, куда это там вернулись Римские Папы? А вернулись они в ВЫТЕКАН… Двумя строчками ниже слово повторялось в точности… Видно, брала на слух… Я совершенно проснулся, да еще своим ржанием перебудил все семейство – в 4 часа утра… Занавес! Девушке, которая поделилась со мной конспектом, конечно, двойное «спасибо»: и зачетец я сдал и массу удовольствия получил.

После сессии пошла, в общем-то, трудовая рутина. Опыт за опытом, серия за серией, но это – уже на фоне уверенности, что есть настоящий результат, есть догадка о том, о чем никто до меня не догадался! А дальше только от усидчивости зависело, сколько я еще всего нарублю и чем работу украшу. Шефесса на обсуждении текущих результатов в группе с видимым облегчением сказала: - Стимуляторный рефлекс получен. У Юры хорошие записи.

Дальнейшее – несущественно, попытки что-то прояснить по химизму стимуляторного и тормозного рефлексов сейчас выглядят смешными – большинство препаратов покупали в аптеке, я толок таблетки и готовил взвесь с малопонятной концентрацией действующего вещества. Самое забавное, что полученные тогда мной данные по фармакологии потом полностью подтвердились в кандидатских диссертациях аспиранток, которым ушли материалы моего диплома.

В разгар последних серий каким-то образом все окончательно решилось у нас с Танькой. Совершенно не в состоянии складно вспомнить, каким образом в том бесконечном кошмаре непрерывных опытов, ее работы и подготовки к поступлению в вуз мы нашли время на то, чтобы просто встречаться.

Между прочим, 12 апреля пришлось на денек оторваться от дипломных трудов – мама в свои 49, несмотря на двоих уже довольно больших сыновей, защитила кандидатскую по соседству – на геофаке в Главном Здании. А потом начались защитные хлопоты и у меня. Дипломную я написал уже к началу мая и вскоре после праздников отправился в Пущино, куда на лето перебралась шефесса. Сразу же по прибытии я был усажен за стол – на пословное обсуждение текста. К вечеру все страницы дипломной работы были испещрены пометками и поправками – от пунктуационных до смысловых. Руководительница опомнилась, когда до отправки последнего автобуса в Серпухов оставалось минут пять, я вылетел из дома пулей, но на вокзале застал только красные огоньки уходящей последней до утра электрички.

Делать нечего – завалился спать на скамейке вокзала, подложив портфель с дипломом под голову. Помнится, что в бредовом сне ужасно боялся, что украдут диплом – страх, что снимут куртку или отнимут деньги, почему-то не приснился. Вернувшись первой утренним поездом в Москву, я бросился перебеливать правленный текст, чтобы придать ему благопристойный вид, и успел к следующему утру все подготовить к новой поездке в Пущино. Процедура повторилась практически в точности, но на этот раз я бдительно следил за временем, и смылся так, чтобы ночевать дома, а не на твердой скамейке серпуховского вокзальчика. Дома я первым делом проверил возникшее у меня подозрение, и оно в значительной мере подтвердилось: множество новых поправок исправляли на первоначальные формулировки те, которые были исправлены в прошлый раз. Я сделал из этого вывод о несущественности этих деталей, и нахально, никого больше не спрашивая, отнес рукопись машинистке из отцовского института, которая по пятачку за страницу все замечательно напечатала.

Защитился я на «отлично», и остался собой чрезвычайно доволен.