Публикация материалов сайта без ссылки на источник запрещена
Гостевая О себе
Новости

Умеют ли яйца считать?

Бухта Витязь в заливе Петра Великого в 90 километрах от Владивостока и километрах в 30-ти от корейской и китайской границ – это место, где я провел десяток экспедиций, работая от темна до темна. Какой-то период – самая настоящая погранзона. В 78-м, приехав на станцию, мы обнаружили рядом с аквариальной натуральный БТР с балдеющим от скуки экипажем. Говорили, что это из-за прорыва на нашу территорию большого китайского отряда, который частью положили на границе, а часть ушла в леса и сопки Хасанского района, где и шастала потом недели две, пока их всех не переловили. А пока вся станция подкармливала бойцов, сидевших на сухпайке.

А в 77-м отправка в экспедицию сопровождалась необычными обстоятельствами – я-то просто списывался с владивостокскими ребятами да и ехал, а вот Левон Чайлахян,  его лаборантка Таня Харитон и ее  муж Юра Семенов, подошли к делу серьезнее. Эта троица грохнула в ДВНЦ[1] телеграммку: «Вылетаем такого-то, рейс такой-то. Просим встретить. Чайлахян, Харитон, Семенов». В ДВНЦ это было воспринято в соответствии с текстом – к нам едет ревизор! «Письмо трех академиков» рассматривалось на уровне руководства, и были приняты соответствующие меры. Какой же пассаж случился, когда до местных дошло, что это не академик-физиолог растений Михаил Христофорович Чайлахян, отец атомной бомбы академик Юлий Борисович Харитон и академик Нобелевский лауреат Николай Николаевич Семенов к ним приехали, а всего лишь их дети!

Уровень приема немедленно снизили, но номера в гостинице «Владивосток» перебронировать не успели, поэтому в первый и единственный раз я отведал владивостокского гостиничного шика. Это, конечно, не Рио-де-Жанейро, но по сравнению с обычной нашей общагой на Второй Речке – по крайней мере, Сан-Пауло. Принимал нас уже не президент ДВНЦ, а всего лишь зам. Директора института автоматики и проблем управления Марголин. Сам он мне не запомнился, потому что был весь занят беседой с высокими гостями, а мы с молодым коллегой Андрюшей тем временем уделили внимание столу. Жена Марголина, надо отдать ей должное, была великой мастерицей. Жюльен из трепанга, который мы с Андрюшей скорее не углядели, а унюхали, был выше всяких похвал. И пока высокие персоны вели политичные разговоры мы сожрали его под корень. Когда и у них дошла очередь до вкушения яств, возникла некоторая неловкость, но мы с Андрюшей уже сыто отдувались, не испытывая особых угрызений совести.

На станции мы потом не раз поминали тот ужин, потому что хоть по молодости и было весело, но все равно голодно, со второй недели работы начались ночные кошмары – свиная отбивная в матушкином исполнении снилась. Местные коллеги выручали, подкармливая осьминогами, гребешками, сами мы рыбу ловили.

            Затея, которой я в тех краях усердно занимался, состояла в том, чтобы понять, обмениваются ли клетки зародышей морских ежей информацией сразу после первого деления, когда их всего две. Для этого надо было научиться разделять клетки, диаметр которых – микрон 80-90. Делалось это тонким стеклянным ножом, который вытягивали над спиртовкой из тонкой трубочки.

Каноническая точка зрения, которую мы не потрудились узнать заранее, состояла,  как раз в том, что ничего подобного там не происходит, хотя в этой логике зияли очевидные дыры.

Первые же опыты принесли результат, который совершенно классическим данным противоречил, но понял я это только вернувшись в Москву и прочитав-таки внимательно статьи основоположников. А тогда вместе с профессором Чайлахяном  радовался, что сходу получился интересный результат. Оказалось, что, если разделить клетки пораньше, они «забывают» о существовании сестринской клетки и развиваются как отдельный организм, как однояйцевые близнецы. А если разделять клетки чуть попозже, всего минут через 5, то они развиваются дальше как половина организма. Отсюда был сделан вывод, впоследствии подтвердившийся, что за этот период клетки обмениваются сигналами, которые определяют их судьбу. Значительно позже я придумал модель механизма, благодаря которому все это может происходить и который объясняет противоречия результатов великих эмбриологов XIX века Ганса Дриша и Вильгельма Ру.

Но, вы ж понимаете, что бы я про это здесь распространялся: почти каждый день, кроме тайфунных, разумеется, цвет советской биологии, не взирая на научные степени и звания, часов в пять бросал нафиг научные размышления и мудреные опыты и отправлялся играть в футбол.

Бухта окружена довольно высокими и крутыми сопками, и играть там, особенно, негде. Все ж на склоне нашелся пятачок поменьше хоккейной площадки, не совсем горизонтальный, но трудолюбивые дальневосточные коллеги подгрызли гору, и играть стало можно. Правда, это все же был род экстрима, потому что из-под тоненького слоя песочка выглядывало то, на чем все это и основывалось – скала и из нее же острая щебенка. Поскольку игра велась по правилам, близким к хоккею, то есть с силовыми приемами без ограничений, это обстоятельство имело важное значение. Как-то в напряженный момент игры врезался я в одного доктора наук дальневосточного производства – полное впечатление, что в стенку в три кирпича. Отскочил от него, как мячик и порвал штаны об «газон». Но это – что!

Главная опасность исходила от женщин. Играли демократично: брали всех, и вот одна из дам, росту небольшого, но исключительно мускулистая, занялась футбольным террором – сначала она подковала профессора Чайлахяна[2], потом и мне досталось – я уже гол собрался забивать и тут получил от милого создания одновременно удар по опорной ноге и толчок в спину. Падал на руки, в этом-то и была трагедия. Щебенка аккуратно ошкурила ладони - хорошо мне было потом три дня забинтованными пальцами микрохирургией заниматься!

            Там же на Витязе в сентябре 74-го смотрели мы хоккей сборной с канадской ВХА. Телевизор на станции был, но печаль состояла в том, что все питалось от местного дизеля, который в 23.00 выключался. Сколько ночей приходилось руками крутить мешалки в стаканах с ежиной икрой. Но телевизор руками не заведешь. Решение, однако, нашлось. В соседней воинской части обнаружился «ненужный» дизель, к лаборатории с телевизором он был отбуксирован БТРом. Бойцы отправились обратно в часть, а господа офицеры расположились с нами у телевизора со стандартным лабораторным пойлом и дарами Японского моря. Начинались матчи по местному времени часа в два ночи, шли до четырех – пяти, а в восемь завтрак и работа – дни в рабочий сезон считанные. Но какой кайф был от наших побед! Этих ВХАев мы тогда, как бог черепаху, хотя там всякие Горди Хоу и играли.

И еще был у меня на Витязе один памятный матч. Дело было весной 82-го, в марте полетел я на Восток за грузом морских ежей, чтобы вернуться через два дня и работать в московской лаборатории. Добрался туда легко, друзья встретили радушно, пошли, говорят, в футбольчик сгоняем. Ну, как не сгонять? Пошли, игра, как обычно, была напряженная, выпрыгнул я за верховым мячом, и тут на взлете кто-то из коллег, припозднившийся прыгнуть, достал меня теменем в глаз. В пылу борьбы не придал значения, и только после матча почуял, что получил, как следует.

Ночью повезли меня в аэропорт на машине – вот повезло, обычно выбираться со станции – целая проблема. До самых «Озерных Ключей»[3] добрался мухой, и вот тут-то понял, как влип. Туман сгущался в молоко на глазах. Аэропорт закрыли. А я ежей везу, их в сумке-холодильнике можно держать только сутки. Бросился в ресторан к знакомому официанту, который меня уже эдак выручал, и поместил груз в холодильник ресторана. Туман стал таким, что уже в десяти метрах от здания аэровокзала не было видно фонарного столба. Все время бегал на улицу – покурить, осип – весна, холодно, сыро. Фингал, между тем наливался соком и цветом.  А утром – новая беда, в ресторан нанесло комиссию с санэпидстанции, и мои ежики были объявлены persona non grata. Что делать?

Представьте, в медпункт Владивостокского аэропорта врывается тип в штормовке и сапожищах, с четырехдневной щетиной и фингалом (красно-синим, естественно!) в полморды и сиплым голосом рычит: «Я из Академии Наук! Мне нужно сохранить важный исследовательский груз!»

Такое явление, видимо, оказало на фельдшерицу нервно-паралитическое действие, поскольку, когда я принялся вышвыривать из холодильника ее запасы (грех все же не великий с моей стороны – почти все препараты были просрочены, я проверял), сидела она смирно и, даже когда я еще через сутки явился забирать сумку, так и не вякнула. После вылета из Владивостока добирался до Москвы еще сутки, пробыв в пути всего трое, но груз доставил в целости, хотя сипел потом еще неделю и весь институт распугивал своей красочной физиономией.

Вспоминая о Витязе, не могу удержаться от нескольких слов еще об одном событии. В экспедицию 82-го года все тот же профессор Чайлахян пригласил Аркадия Натановича Стругацкого – половину моего любимого писателя. Необыкновенно благородной внешности классик поселился в коттедже рядом с нашим бараком-общежитием, именовавшимся «скотобаза».

Подсознательно я ждал, что он и говорит, как пишет, а он оказался в быту довольно обычен в привычках и спокойно потреблял на наших ночных трапезах вино «Механджийско», по прозвищу «Механическое», гребешка и прочие морепродукты. Его рассказы о молодости, проведенной на Дальнем Востоке в качестве переводчика с японского при штабе стрелкового корпуса, я потом почти дословно прочел в «Хромой судьбе».

Совершенно поразил он меня заявлением, что не пройдет и десяти лет и выйдет их полное собрание с запрещенными «Гадкими лебедями» и «Сказкой о тройке». Тогда это звучало полной фантастикой, покруче самой «Сказки». А ведь прав оказался великий!

Я совершил тогда бестактность и (или) глупость, задав Аркадию Натановичу, дону Румате наших дней, вопрос, елозивший у меня в мозгах: «Отчего у Вас в «Жуке в муравейнике» такая апология спецслужб?»

 Румата посмотрел вниз с высоты своего роста (или коня) и, наверное, подумал: «А не шпион ли этот Киун?» И сказал, что им с братом владела идея об опасности некоторых научных исследований. Отмазался…

А Киун не был шпионом, он был просто книгочеем и обращался не к кому-нибудь, а к дону Румате. А дона Румату все знают…

По более пристальном прочтении, конечно, нет там апологии полицейщины, и Сикорски совершает в конце концов то, что всегда и делают спецслужбы – убивает. Но вы и меня поймите, дело было в начале 80-х, когда всепроникновение ГБ стало абсолютным и давяще-назойливым, как раз заработала 5-я управа – по борьбе с интеллигенцией.  И даже слабый запах симпатии к тайной полиции, почудившийся мне в «Жуке», заставил ощетиниться.

На обратном пути из экспедиции, в Москве, донес классику, уже страдавшему сердцем, чемодан от машины до квартиры. Хоть чем-то выразил свою любовь.

*          *          *

А потом к нам пришел Павел Федорович Садырин. Еще ничего не зная о том, что в команде творится, по первым матчам вдруг почуял я – что-то изменилось. Наши заиграли. Легко, непринужденно, было видно, что ребятам интересно и весело. Приметил я это еще по весне, когда собрался в «Олимпийский» на игру с абовянским «Котайком». Играли те же люди, что и в прошлом году, но как-то веселее. Немудрено, что «малых армян» разгромили 3:0.

Кстати, никогда не соглашался с теми, кто в те годы и позже воевал с искусственными полями. Это-де другая игра, работают другие группы мышц, некоторым игрокам противопоказано… Некоторым игрокам, вообще противопоказано приближаться к футбольному полю, им, как некоторым любовникам, мешают самые неожиданные предметы. А вот по-настоящему техничным ребятам ковер – не помеха, у нас тогда, как раз такие и собрались. И потом, живем мы в далекой северной стране, в которой 9 месяцев в году поля хреновые по определению.

Сезоны 89 – 91-го годов мы начинали в ЛФК и проходили эти матчи «на ура!». В 90-м там и Киев приложили. И дело здесь не в покрытии, а в том, что была игра и были люди, которые умеют играть. Правда, наш манеж я недолюбливаю за «однобокость».

 Конечно, опять выигрывали, как и в прежние годы в первой лиге, но делали это с шиком, рвали в клочья, набивали по 8 штук, за сезон – 119! Валера Масалитин – лучший бомбардир, все полузащитники больше десятка каждый закатили. С полсезона вопроса о первом месте не возникало. Главное – была игра, техничная, с выдумкой, такая, какую я больше всего люблю.

Хотя случались странные обломы, вроде игры на «Динамо» против запорожского «Металлурга», тот же состав, свое поле, а весь матч как будто в стену упирались. Запорожцы же парой проникающих атак решили дело. Случай был нетипичный, но из песни слова не выкинешь. Сидел на трибуне и просто не мог понять, куда что подевалось.

На следующий год поначалу опять начали бодренько, при том даже самоуверенно – ПалФедорыч на полгода Валеру Масалитина и Сережу Крутова в «Витесс» на стажировку отпустил. А ведь Валера был нашей ударной силой в нападении. Но вот, ПалФедорыч жлобом не был – мог ребятам дать Европу посмотреть и дал.

Начали весело, но я-то уже пуганый, опытный. Помню, как три года назад начинали. И пошел я в «Олимпийский» на ЦСКА - «Спартак». Место это нехорошее, за год или два до того наш Сергей Березин там страшно покалечился – задрался ковер, и он головой ударился о бетон, еле выжил. Играть больше не смог.

А тогда наши вышли, и всякие мысли, что поляна ненастоящая, улетучились. У нас настолько техничные ребята были, что на синтетике никаких трудностей не испытывали – им на гладкой поляне даже лучше было, чем на весенних огородах. Повели, пропустили, отыгрались, еще забили. Все – в вихревом темпе, комбинационно. Эх, эту бы игру еще разок поглядеть. Великий матч! Спартак тоже был в полном порядке, отыгрался, защита у нас не блистала, да и Шишкин[4] все же не слишком уверен был, а на выходах – это просто катастрофа. Так и не научился. Как угловой, так жди беды.

Но Корнюха[5] еще забил, вели мы 4:3, а потом майор Фокин напортачил, занес себе, и продули 5:4. Единственный случай, когда с проигранного матча я уходил с улыбкой – я понял, что у меня команда, на которую радостно смотреть, классная, не мучающаяся, а играющая от души, что игроки такие, что могут все. Что они хотят играть, играть за нас, что это им – не каторга.

А мясные, хоть и вопили свое, но на лицах самых умных из них было заметно облачко. Они тоже все поняли.

Команда играла, никого не боясь, даже с лучшими чувствовали себя на равных, а с прочими – выходили с чувством превосходства. Я тогда бывал на многих матчах, а запомнился матч с «Пахтакором». Наши врывались в свободные зоны, Татарчук и Корнеев мотали всю защиту, забили два, могли – пяток. А Миша Еремин потешал публику дальними, чуть не на полполя, выходами на мяч. Один раз начудил, упустил нападающего на пустые ворота, но тот смазал.

В тот год мы долго держались наверху, но в конце уступили Киеву. И что все так ахают над Казанью с их бронзой, мы-то в год возвращения серебро взяли.

Предыдущая

Следующая



[1] ДВНЦ – Дальневосточный научный центр АН СССР, впоследствии Дальневосточное отделение АН

[2] Чайлахян Левон Михайлович, физиолог, ныне чл.-корр. Российской Академии Наук. С ним связана анекдотическая ситуация, вошедшая в биологический фольклор. Полез Левон Михалыч на Тигровую сопку – сделать снимок Владивостока на память. И был схвачен «кемнадо» - город закрытый, в Золотом Роге корабли ТОФа, снимать запрещено. Отвели его в милицию и диктуют в городское управление ГБ данные по телефону: - Задержанный Чай-ла-хян. Да нет, не китаец!

[3] Озерные Ключи – аэропорт Владивостока, расположенный километрах в пятидесяти от города, рядом с г. Артем

[4] Юрий Шишкин – наш вратарь, в те годы часто стоял в смену с Михаилом Ереминым.

[5] Игорь Корнеев

Hosted by uCoz